Мороз. Каким-то образом он натягивает все.

Воздух. Он стал редким, не хватает. Тянешь его, тянешь потихоньку, цедишь. Уже не хапнешь, как бывало, всей грудью. И шаг не ускоришь, не разбежишься к уходящему трамваю. Громко не крикнешь на всю Ивановскую, то есть Александровскую … В общем, на весь проспект имени Ленина не крикнешь:

– Валя!

Тихонько передвигаешься в этом растянутом морозном воздухе. Только колеса трамвайные вдруг остро скрипнут по рельсам, резанув слух и пространство.

Солнце. Оно тоже растянулось на небосводе по огромному кругу, начерченному невидимым циркулем. Сияние разорвалось и лохмотьями повисло по кромке этого круга. Сгустилось местами, отсвечивая, справа, слева от центрального светила. Это хрустальный морозный небосвод отражает солнце. Эффект гало – одним словом.

Время. Становится густым. Попробуйте постоять на морозе пять минут, ожидая транспорт. Устанете вскидывать руку и смотреть на часы. Восемнадцать часов три минуты. Восемнадцать часов три минуты. Восемнадцать часов три минуты. В полном недоумении трясешь рукой с часами, пытаясь сдвинуть стрелку. «Может быть, сломались», – проносится в голове. Все просто, это секунды идут. Тащатся в вязком морозном времени. И строчка в расписании автобуса, гласящая, что интервал движения в вечернее время составляет сорок минут, поражает твой мозг так, что он перестает думать, не умея представить этот промежуток, словно прочитал про размер Вселенной.

Каким-то образом мороз натягивает все. Все, да не все. Не в его силах натянуть добрые людские отношения, что живут в горячих сердцах, прячущихся под шубами, платками, пуховиками…