У выживших в блокадном Ленинграде ученые обнаружили «блокадный ген». Его можно назвать мощной мотивацией жить.

Два года назад, в 78 лет, удалой пенсионер Анвер Мамин придумал себе интересное занятие – написание автобиографии. Причем очень необычным способом – татуировками по телу. Теперь все самое в своей жизни важное он носит на себе. Три из семи татуировок посвящены блокаде родного города – Ленинграда. На правой руке – «полуторка», на которой ездил в войну отец; на левой – салют в честь снятия блокады над разведенными мостами; на груди – ленинградский храм Успения, построенный из кирпичей с именами погибших в осажденном городе. Блокада началась через месяц после четвертого дня рождения маленького Анвера. До ее конца, до 27 января 1944-го, он оставался в нем вместе с мамой Раисой Абдурахимовной.



Невысок ростом, широкоплеч, взгляд – с прищуром, татуировки выглядывают из-под тельняшки. На самой свежей - планер и аббревиатура ЛСП. Любовь, спорт, память – это три кита, на которых держится его понимание жизни.

- 18 часов провел под иголками!
- Так это же больно! – Мамин только рукой махнул. К концу разговора я поняла, почему.

Анвер Николаевич родился в августе 1937 года. В западне, которой стал Ленинград в 1941-м, мальчик остался вдвоем с матерью. Отец служил на Ленинградском фронте, ездил по ладожской дороге жизни. Первые месяцы после объявления блокады мама работала посудомойкой в детском саду. Сын часто прибегал, и она кормила его остатками каши.

Но вскоре нормальный быт цивилизованного города был повержен. Детские сады закрылись. Наступила страшная зима 1941-1942 годов, которая для осажденного города стала самой тяжелой. В декабре умер дедушка. На базаре обменял пальто на мясо. Дома развернул сверток – а там человеческая кисть. И без того физически и психологически ослабленный, он не смог пережить этот удар.

- Но мы, дети, многого тогда не понимали. И, наверное, мало чем отличались от других детей, - говорит Анвер Николаевич. Жизнь побеждала, детство брало свое. Детская психика адаптировалась ко всему, пробивала обстоятельства, как росток слой асфальта.

- Электричества, канализации не было. Отходы сливали в лестничный пролет, потом огромные сталагмиты нарастали. К вони мы быстро привыкли, носились по лестницам. Бежишь, бывало, бежишь – труп. Перескочишь, и дальше бежишь. Люди от изнеможения падали и умирали. Трупов было много. Потом я узнал статистику: по 800 тел за смену сжигали в крематории, - рассказывает Анвер Николаевич.

В танках блокадная пацанва плохо разбиралась. Но вот тех, кто их бомбил, знали наизусть: «фоккеры», «мессеры», «рамы». Однажды, когда мальчишки забрались на крышу многоэтажки, бомбардировщик несся так низко, что ребята увидели лицо немецкого пилота. Он улыбнулся и помахал им рукой.

Бомбили часто. Город привык. Как-то неразорвавшаяся 250-килограммовая бомба упала во двор дома на 12-й Красногвардейской улице, где жил Анвер. Саперы обезвредили ее и оставили на месте. Как оказалось - на забаву детворе: к концу блокады она уже была полупустая, мальчишки выковыряли ее горючее нутро.

Паек на взрослого был 250 граммов хлеба, на иждивенца (в том числе ребенка) – 125, это два спичечных коробка. Ребятня спасалась как могла: мальчишки знали, куда привозят хлеб. Ждали, когда буханки выгрузят, и подъедали крошки в уголках деревянных поддонов. Где можно было – подворовывали, не до строгой морали было. Самое вкусное лакомство тех лет Анвер откопал на помойке. Он даже не понял, что это за сухая оранжевая полоска. «Апельсин», - подсказали старшие друзья. Корку от кружка апельсина съел с большим удовольствием. В другой раз нашел среди мусора заплесневелый кусочек восковой корочки сыра – кто-то в голодающем Ленинграде мог себе позволить такие угощения. Долго держал ее во рту, обсасывал, смаковал. И решил: вот кончится война, вырасту и накуплю себе столько апельсинов и сыра, чтобы наесться вдоволь!

Не скоро после войны он смог исполнить свою детскую мечту – послевоенные годы тоже были тяжелыми. Кроме того, в семью пришло новое испытание.

О нем через абзац, потому что самое удивительное и самое главное – ведь все они выжили, вся семья! 26-летняя мама берегла сыночка: люди сходят с ума от голода, не попадись им в руки! Уберегла, сохранила, хлопотала как могла, на себе вывезла. Отец на «полуторке» дважды проваливался в Ладожское озеро, оказывался подо льдом – выкарабкался, выстоял. Дяди Анвера, братья матери, летчики-истребители, кумиры племянника, в 1945-м вернулись из Берлина с трофеями - чемоданами подарков. Все прошли через чертову мясорубку войны и остались целыми.

Выжили!

Только мама надломилась. Видимо, это был синдром «отсроченного страдания», знакомый психологам. В момент сильнейшего стресса она должна была во что бы то ни стало продержаться ради сына: отключить чувства, не реагировать на ужас окружающей действительности. Вся эта годами сдерживаемая боль накрыла женщину после войны. Через год после Победы ее рассудок помутился.

Закончилась война с немцами, но началась война в семье. Родители ругались, отец начал выпивать. Становилось все хуже, отец работал шофером – возил полковника КГБ, а вечерами подрабатывал на «скорой помощи» – лишь бы поменьше видеться с женой. Анвер Николаевич по этой же причине оказался на Урале – слышать не мог родительские ссоры. Сказал: уеду куда подальше! И по распределению после железнодорожного техникума в 19 лет отправился в Нижний Тагил.

Мама через 15 лет после войны оказалась в психиатрической клинике. Там она жила, пока не умерла.

Несмотря на склоки, сразу после войны у Маминых родились еще два сына. Сейчас их уже нет. Анвер Николаевич многих, очень многих близких и родных похоронил. Но сам – живет! Росток пробил асфальт – и начал расти. Любовь к жизни преодолевает все, спорт дает энергию и силу, память побеждает смерть.

Кроме апельсинов, была мечта освоить полеты. Еще в Ленинграде дважды поступал в летное училище – не прошел. Один раз поторопился на экзамене, не перепроверил диктант (девушка ждала!). В другой раз на легких обнаружилось пятнышко - парень начал покуривать. Махнул рукой, пошел учиться на железнодорожника.

Но на то он и Анвер Мамин, что своего добьется. В тагильском аэроклубе выучился на планериста и в 27 лет поднялся в небо. «15 самостоятельных полетов, и вдвое больше – с инструктором! Горжусь этим», - улыбается он.
Зимняя рыбалка, велосипед, фотография, пчеловодство, машины, мотоциклы, полеты – Анвер Николаевич загибает пальцы, перечисляя увлечения, которые у него были на протяжении богатой на события жизни. Теперь уже многое пришлось оставить – возраст дает о себе знать. Но спорт не бросил – четыре раза в неделю ходит в фитнес-клуб заниматься на тренажерах. С весны до осени – еще одна забота: шесть соток. Сам копает огород, выращивает рассаду на подоконниках, собирает урожай и консервирует овощи на зиму.
27 января 1944-го над Невой прогремел салют в честь Победы. Анвер Николаевич его помнит. И читает стихотворение Юрия Воронова из своего дневника-тетрадки, где он собирает вырезки из газет о тех 900 днях:

«За залпом залп гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пестрыми цветут…»

Росток пробил асфальт, а блокада пробила сердце. Спазм сдавливает горло. Не своим, тонким голосом он заканчивает:
«А ленинградцы тихо плачут».

В комнате между стенкой и стеной на обои прикреплены фотографии – своеобразный красный угол. Жена, уже покойная. Дочь – она уже сама на пенсии, живет в Нижнем Новгороде. Сын – зам директора в крупной тагильской фирме. Три внука, два правнука и правнучка. Отец и дяди-герои участвуют в параде 9 Мая – в «Бессмертном полку» их фотографии несут потомки. Любовь и память побеждают смерть.



Фото Николая АНТОНОВА.
Одна из трех татуировок, посвященных блокаде.