Свою профессиональную карьеру журналист может считать неудавшейся, если у него нет постоянных помощников – внештатных авторов, фотографов, которые время от времени «несут в клюве» что-то интересное для газеты. Иные со временем становятся нашими личными друзьями, которые понимают тебя с полуслова.

Таким был для меня сорок с лишним лет внештатный корреспондент Николай Николаевич Горбатовский. Внешне скромный, даже тихий, с мягкими манерами, он совершенно преображался на съемках. Забывал обо всем, кроме одного: надо сделать хороший снимок. Однажды по заданию мы оказались с ним в научной среде – профессора, академики, респектабельные господа. И вдруг мой напарник укладывается на пол и громко говорит стоящему впереди седовласому ученому: «Отойдите, пожалуйста, на шаг вправо». Я тихо-тихо приближаюсь и говорю: «В своем ли ты уме, Коля? Вежливость тебе не помешает». А он в ответ: «Можете сделать вид, что мы незнакомы».

Но мне был очень нужен уникальный снимок, и я прекрасно понимала, что мой внештатный коллега лежит на полу, ползает на четвереньках и залезает под стол с одной целью – найти такую точку, такой ракурс, чтобы газета имела отличное фото. Так и получилось. Снимки Горбатовского неизменно придавали публикациям выразительность и своеобразие.

Много вместе с ним исхожено, изъезжено. И споры были, и взаимное недовольство. Но проходило время – и он появлялся на пороге моего редакционного кабинета с вопросом «Помощников не надо?» Не отказывался ни от каких заданий. Помню, пошли мы с ним на репортаж из операционной: молодому парню ампутировали ногу выше колена. Хирург долго упирался, но, в конце концов, согласился на наше присутствие. Я не раз отводила взгляд от операционного стола: зрелище не из легких. А каково пришлось Горбатовскому, поняла, когда уже во дворе больницы увидела его измученное и потрясенное лицо. Снимки принес на другой день. Умел работать оперативно.

В редакцию новой газеты «Горный край», явившей себя миру 21 мая 1997 года, Николай Горбатовский пришел в начале лета того же года: «Помощников не надо?» Ездили мы с ним, главным образом, по городам и весям Горнозаводского управленческого округа. Горбатовский вел себя, как обычно, сдержанно, деловито. А на геологической скважине под Верхней Турой едва не довел меня до сердечного приступа. Забрался на лестницу метров 100 высотой, зацепился ногами, повис вниз головой и наводит объектив своей камеры. «В своем ли ты уме, Коля?» - кричу я с отчаянием снизу. А он щелкает себе. Какие снимки получились! Ни в одной центральной газете таких не увидишь.

Попросила я его сделать хороший фотопортрет довольно известного человека. Не получалось даже с пятого, десятого захода. «Какой-то сеньор помидор у тебя вышел», - ворчала я. Он горестно кивал и соглашался. И вот мы опять в поездке, и тот человек там мелькает. Подскакивает ко мне Горбатовский и лихорадочно шепчет: «Вы должны подойти к нему и рассмешить во что бы то ни стало». Возмущаюсь: ведь я плохо знаю его. С какой стати я должна болтать ему всякую чушь, чтобы вызвать снисходительную улыбку? «Нет, не снисходительную, а широкую, открытую, естественную», - сухо отвечает Николай Николаевич. И добавляет вдогонку: «Неприличный анекдот можете рассказать».

Вдруг слышу, «объект» говорит о чьем-то сходстве с Карлом Марксом. Дескать, и борода, и брови такие же. Решительно подхожу, здороваюсь и, махнув рукой на правила приличия, говорю: «А знаете, что ныне сказал бы Карл Маркс? А вот что: пролетарии всех стран, простите меня, пожалуйста…»

Человек смеется и, я надеюсь, так, как хочет Горбатовский. Он из-за чьей-то спины показывает мне большой палец, а я ему – кулак. Снимок получился – выше всяких похвал.

Когда Горбатовский видел в газете серенький снимок, с презрением говорил: «Просто щелкнуто». Сам он был настоящим профессионалом, убежденным в том, что в его деле нет ничего опаснее штампов, и надежным – на все 100 процентов. Даже перед самой своей гибелью, уже зная, что завтра сунет голову в петлю (истерзало его личное горе), он принес мне пакет с фотографиями по следам нашей последней поездки. Был весь поблекший, померкший, угасающий. Я допытывалась: «Что с тобой? Болен? Неприятности?» Но он не любил обременять других своими проблемами. А через несколько дней я стояла у его гроба. Сама того не осознавая, пробормотала привычную фразу: «В своем ли ты уме, Коля?»

Многое вспоминалось, когда, глотая слезы, я брела в похоронной процессии, начавшей свой скорбный путь от Детского городка на Малой Кушве. Мы оба здесь росли, воспитывались и отсюда ушли в самостоятельную жизнь. Мне, тогдашней восьмикласснице, завуч Николай Васильевич Петров поручил редактировать стенную газету «Звонок». Выпустив пару «слепых» номеров, я задумалась: где брать фотоснимки? «У нас же фотокружок есть», - подсказал завуч. Мне очень понравился снимок из школьной жизни: мальчишка вытаскивает из рукава шпаргалку, лукаво кося взглядом на учительницу, которая отошла к окну. И еще один: распустившиеся березки на монастырской крыше.

«Чья работа?» - спрашиваю. – «Горбатовский, подойди сюда», - оборачивается к ребятам руководитель кружка. Подходит пацан с подбитым глазом и мрачно молчит. Позже узнала, что он из беспризорников, еще грудным ребенком был подкинут в приют, а в Нижний Тагил привезен из Ирбитского детдома.

«Тебя как зовут?» - «Николай, - и добавляет: Николаевич». – «Вот что, Николай Николаевич, давай звать друг друга по имени и на «ты» (кстати, он упрямо никогда не обращался ко мне на «ты»). Будем вместе выпускать стенгазету. А фингал откуда?» Оказалось, свалился с крыши, когда снимал те самые березки, искал ракурс.

Буквально с первых шагов своей карьеры Горбатовский проявлял склонность к творческому поиску. Мучился, если не находил нужную точку. В моем архиве сохранилось фото: пристроившись на плечах рослого крепкого парня, Горбатовский, который тогда уже руководил фотокиностудией, ведет съемку на детдомовском покосе за Баранчой. И задумали они с Сашей Тихомировым, тоже бывшим воспитанником, студентом факультета журналистики Уральского госуниверситета (впоследствии известным тележурналистом), сделать фильм о «покосной жизни» детдомовцев. Тихомиров написал сценарий, а главным оператором стал Николай. Получилось! Достоинства самодеятельного кинопроизведения оказались столь бесспорны, что фильм «Длинный солнечный день» попал даже на всесоюзный экран.

Горбатовский не любил бахвалиться, подчеркивать свои исключительные способности, хотя понимал, что наделен от природы талантом. Фотоаппарат в его руках становился волшебным инструментом. К себе Николай всегда был строг: то вторым планом недоволен, то еще чем-нибудь. Но уж если предлагал снимок для газеты, фотокадр был композиционно закончен – ни убавить, ни прибавить. Его можно было брать не колеблясь. И брали.

Горжусь тем, что привела в «Тагильский рабочий» такого внештатника. Широко печатать его начали в 60-е годы прошлого века. Он не отказывался ни от каких заданий. Сначала хотел опробовать себя как фотокора на читательской публике. А потом втянулся, полюбил газету с ее беспокойными буднями, вечной спешкой, поиском нового. И до самого смертного часа не изменил этой благородной привязанности.

Горбатовского приглашали на постоянную работу в «Тагильский рабочий» три редактора: Александр Николаевич Серков, Александр Дмитриевич Ермаков, Сергей Кронидович Быстров. Но в детском доме Николай Николаевич был незаменим в качестве руководителя фотокиностудии. «Ну что вас там держит?» - как-то при мне спросил А.Д. Ермаков. «Совесть», - тихо ответил Горбатовский. А внештатным остался – и с радостью.

Тамара БАГАУТДИНОВА.

Николай Горбатовский.

ФОТО ИЗ АРХИВА АВТОРА.